Способствует этому и плач при общем горе. Поминальные мужские пиры заключают в себе соседство веселья и горя. На празднике вокруг огня совершают похоронный обряд над двумя умершими и следом инициируют посвящение трех юношей в мужчин (число живых больше, чем скончавшихся, — преимущество для процветания племени).
Мальчики как будто рождаются снова, обновляются с ними и мужчины. Карнавальный смех и плач возрождает и хоронит, отрицает и утверждает. На празднике можно расслабиться и вести себя асоциально, ведь завтра это простят, так как все окунались в первородный хаос. Хаос нарушает в обычной жизни самые жесткие правила. Оргиастический мужской праздник всегда находится во власти хаоса, который нарушает запреты. Останавливается время, и все — вне времени. Это всегда происходит при переходе через нулевую точку на каком-либо рубеже, а после все возвращается в привычный порядок жизни.
Но с течением времени отмирали одни праздники и конструировались другие. Революции и новая власть насаждали свои знаменательные даты. Некоторые из них предназначались для нагрузки новыми условностями, а не для расслабления. «Условности» опустошали праздник, терялось особое переживание в процессе «расколдовывания» мира. Но все равно любой праздник тревожит душу хотя бы размышлением о том, чем его можно наполнить, как сконструировать. Ведь все имеют потребность в чем-то большом и значительном в жизни. Если со временем что-то большое утрачено, то в теле культуры остаются своеобразные пустоты. Даже помпейский окаменевший пепел хранит формы истлевших очень давно погибших тел. В забвении эти пустоты святы. Люди сегодняшней посттрадиционной культуры желают переживать в праздник нечто особенное и значительное. Праздники с прежними «вертикальными » смыслами отходят, а человек снова как скульптор пытается смастерить идола пусть даже из пластилина и спрятать его у заветного корня своего родного дерева. Современные мужчины ищут в праздниках какие-то новые возможности проявления собственного «я», и праздники не должны обманывать их ожидания.
Мальчики как будто рождаются снова, обновляются с ними и мужчины. Карнавальный смех и плач возрождает и хоронит, отрицает и утверждает. На празднике можно расслабиться и вести себя асоциально, ведь завтра это простят, так как все окунались в первородный хаос. Хаос нарушает в обычной жизни самые жесткие правила. Оргиастический мужской праздник всегда находится во власти хаоса, который нарушает запреты. Останавливается время, и все — вне времени. Это всегда происходит при переходе через нулевую точку на каком-либо рубеже, а после все возвращается в привычный порядок жизни.
Но с течением времени отмирали одни праздники и конструировались другие. Революции и новая власть насаждали свои знаменательные даты. Некоторые из них предназначались для нагрузки новыми условностями, а не для расслабления. «Условности» опустошали праздник, терялось особое переживание в процессе «расколдовывания» мира. Но все равно любой праздник тревожит душу хотя бы размышлением о том, чем его можно наполнить, как сконструировать. Ведь все имеют потребность в чем-то большом и значительном в жизни. Если со временем что-то большое утрачено, то в теле культуры остаются своеобразные пустоты. Даже помпейский окаменевший пепел хранит формы истлевших очень давно погибших тел. В забвении эти пустоты святы. Люди сегодняшней посттрадиционной культуры желают переживать в праздник нечто особенное и значительное. Праздники с прежними «вертикальными » смыслами отходят, а человек снова как скульптор пытается смастерить идола пусть даже из пластилина и спрятать его у заветного корня своего родного дерева. Современные мужчины ищут в праздниках какие-то новые возможности проявления собственного «я», и праздники не должны обманывать их ожидания.